1
Дмитрий Сахаров в этом андеграунде намотал десятки тысяч часов и мои ощущения понимает. Говорит, маленькую радость в момент поднятия на поверхность испытывает каждый день.
Но прежде чем ты что‑то испытаешь в шахте, шахта испытает тебя: смена начинается с проверки на алкоголь. Алкотестеры стоят прямо на КПП: пришёл на работу – приложи пропуск и дыхни (то же самое при выходе). Если грешен, договориться не получится: система мгновенно отправит эсэмэску начальству, шахтёра любезно сопроводят в поликлинику на освидетельствование и, скорее всего, уволят. В первый год со всего комбината попалось полсотни человек, сейчас случаи единичны. Работяги дисциплинировались, а жёны некоторых даже звонили начальству с благодарностью: как здорово, теперь мужья на выходных пьют только один день!
Меня, как новичка шахты, ждёт не алкотест, а инструктаж – учусь пользоваться самоспасателем. Это такая трёхкилограммовая барсетка, которую шахтёры постоянно носят с собой на случай аварии. Внутри – дыхательный аппарат, зажимы для носа, очки. По сигналу тревоги надо сорвать крышку (это самое сложное) и применить всё это добро по назначению. Глотать воздух из самоспасателя неприятно – он мучительно тёплый, тягучий, резиновый. Впрочем, эта неприятность быстро забудется, если во глубине руд случатся неприятности настоящие.
Погружаемся – пока в теорию. Мне показывают схему шахты и обрисовывают маршрут.
«Значит, сейчас на 71-й горизонт. Потом опуститесь на 125-й, сходите на ДПК – это вот здесь. Дальше пойдёте на ПССО – и на машине на 240-й. Есть вопросы?»
Да, нужен переводчик! Так мы и знакомимся с Сахаровым. Идём переодеваться. Приветливая девушка выдаёт нательное бельё, робу, сапоги и мимолётом спрашивает: «Вам портянки или чуни?» Я зависаю, вспоминая, сколько раз в жизни произносил слово «чуни», и решаю во что бы то ни стало сделать это сейчас. Чуни. Чуни! Ну фонетическая услада же!
Самоспасатель, каска, налобный фонарь – я готов. Вместе с бригадой человек из 12 захожу в клеть – большой железный лифт полуоткрытого типа. Во время спуска видишь тросы, стены – как если бы ехал в обычном лифте многоэтажки, только без кнопок и дверей. Своеобразная беседка, где никто не беседует. Шахтёры суровы, спокойны, хладнокровны, а я верчу любопытной головой и невольно бью светом по их глазам – не реагируют, привыкли.
Клеть останавливается в 300 м под землёй. Идём след в след за провожатым, чтобы не потеряться. Тоннелей много, они разветвляются, сходятся, опять разветвляются, и я быстро оставляю идею запомнить дорогу. Тем более местные успокоили: в фонаре каждого шахтёра (а я по всем внешним признакам шахтёр) есть GPS-приёмник – найдут.
Шахта же по внешним признакам – метро. Как будто вышел погулять вдоль рельсов между станциями: Курская, Магнитная, Аномальная… Здесь схожий запах и свет (и цвет), но нет красивых вестибюлей и поездов. Мимо периодически проезжают тяжёлые электровозы, самоходки с материалами: чтобы гарантировать себе безопасность, лучше остановиться или спрятаться в специально выдолбленной для этого нише. Местами мокро, скользко: подземные воды. И громко – настолько, что не слышно собственных мыслей. Алексей Павловский работает в одном из эпицентров шума, на буровой установке.
«Беруши помогают. А от пыли – респиратор «Лепесток», – объясняет шахтёр. И рассказывает принцип работы: – Вот буровая штанга, она 120 см длиной, весит 10 кг. Под нами буровые камеры, которые делятся на боровые орты. Вставляю штангу – пробуриваю – вставляю другую. На одну скважину уходит около 50 штанг. Как машинист установки, я должен знать, где бурить, чтобы порода могла взорваться и ей было куда осыпаться. Выходит она на 125-м горизонте».
Я позирую с буровой штангой для памятного фото и мысленно примеряю на себя шкуру Алексея, который тут восемь лет, в шуме и пыли, одна семичасовая смена за другой… Не получается.
«А мой отец в шахте 30 лет отработал, – добивает прикладом Сахаров. – Да, у нас профессия выбирается один раз. И потом, работа только с виду монотонная. Поверьте, в шахте двух одинаковых ситуаций не бывает. Две одинаковые аварии, две одинаковые выработки – никогда. Даже два станка, по документам одинаковых, всё равно разные. Каждый день что‑то новое».
Открываем новые горизонты. Упомянутый 125-й – это уже 350 м глубины. С нами теперь другой «экскурсовод» – Андрей Бурыкин. Тоже человек не новый – десять лет на комбинате.
«Сейчас 22 градуса, но скоро вы почувствуете ветерок, будет попрохладнее, – обещает по ходу Андрей. – Здесь у нас ремонтный цех, это бетонно-растворный узел. А вот, видите, сверху шланг торчит и вода течёт? Это питьевая».
Мы идём туда, где добыча выгружается в вагонетки. За этот участок отвечает Дмитрий Ковалёв. Бывает так, что кусок породы слишком большой – настолько, что в вагонетку не помещается. Это называется негабарит. Негабарит приходится подрывать.
«Это не брехня, – подтверждает Дмитрий тезис о разнообразии в работе. – Несмотря на то что я уже 18 лет отпахал, могу сказать, что получаю удовольствие. Интересно, постоянно меняется что‑то. Вот сегодня нормальная руда, а в пятницу была не очень, много негабарита…»
Идём на разгрузку – это эффектно. Вагонетки по очереди заезжают в цех, где их в буквальном смысле опрокидывают. Опрокидывателем. Дальше руда идёт в дробилку и, дроблёная, выдаётся на-гора. Следующая остановка – фабрика обогащения, оттуда добыча уже выходит в виде концентрата. Концентрат отправляется в Тулу, там к нему добавляют разные компоненты, переплавляют, и получается чугун – конечный продукт, ради которого всё и затевалось.
Раз уж мы и так зашли слишком далеко, то почему бы не копнуть глубже? Едем на полукилометровый горизонт – глубже пока некуда. В награду за долгий путь получаем самую яркую картинку: «Бумер», ведомый проходчиком Дмитрием Ивановым в недра губкинской земли. Порода отливает золотом и серебром, Дмитрий смущается перед фотоаппаратом, даже гул буровой машины отдаёт добрым соцреализмом. Сегодня праздник, и мужчины признаются, что в День шахтёра и за неделю-другую до него на рабочем месте особый настрой – как в день рождения.
***
Ноги медленно отвыкают от сапог, голова – от каски. Я после душа, сижу на лавке, светит солнце – лучший фонарь из созданных Вселенной. Дышится тяжело. Я понимаю, что не смог бы работать в шахте ни за 49 (средняя зарплата на комбинате «КМАруда»), ни за 149 тысяч. Не потому, что добывать полезные ископаемые, в общем‑то, вредно. Не потому, что физически трудно. Шахтёры что, этого не знают? Просто такая работа для сильных духом, а у меня столько духу нет.
Фото Вадима Заблоцкого
*