0
Три отдела жизни.
Воспоминания, как квартирный ремонт, нельзя закончить, можно только остановить.
Воспоминания, как квартирный ремонт, нельзя закончить, можно только остановить.
Элла Никольская, журналист, переводчик. автор криминального романа «давай всех обманем.
«Гудок» – это «Труд»? Идиотский вопрос, а ведь спрашивали. Те же самые, наверное, что интересовались у Фазиля Искандера: «Абхазия – это Аджария?» И всякий раз становилось обидно. У «Труда» своя компания, у нас – своя, мы сами по себе. Формат, между прочим, «Правды», выходим, как и положено солидной газете, шесть раз в неделю, и читательская аудитория достойная: советские железнодорожники и члены их семей.
Пусть у конкурентов по всему фасаду огромные окна смотрят прямо на улицу Горького, а наши, поменьше, выходят в Хлыновский тупик. Пусть у них кабинеты просторные и роскошные профсоюзные буфеты, зато… Зато мы располагаемся отчасти в знаменитом общежитии имени монаха Бертольда Шварца – полы скрипят, как в двадцатых, и вид из окон тот же.
Зато сам Михаил Афанасьевич вывел своего кормильца под прозрачным псевдонимом «Вестник пароходства». Не добром, признаться, помянул, поманили Булгакова совсем иные пространства. Но и на том спасибо, что не забыл.
Кто же не слыхал о великих, которые, будучи еще невеликими, исправно освещали производственную жизнь и быт тружеников железных дорог? Еще при мне захаживал в отдел писем на предмет уплаты профсоюзных взносов бывший его начальник, милейший пенсионер Овчинников. Человек, который гордился в равной степени тем, что наставлял на газетном поприще Ильфа и Петрова, а также собственными, на диво сохранившимися зубами. В чем каждому желающему предлагалось убедиться лично.
Изначально скрывалась в ауре «Гудка» некая тайна: как нигде, рождались здесь и взращивались выдающиеся литераторы. И сегодня есть у каждого гудковца шанс – вперед, господа, дерзайте.
Возможно, секрет состоял в том, что по сравнению с более престижными изданиями в нашей редакции каким-то чудом сохранялись благородные традиции порядочности, миролюбия и вегетарианства. Не сказать, чтобы вовсе уж не сплетничали, не подсиживали, не интриговали. За должности, оклады и гонорары боролись не всегда по-джентльменски. Но в допустимых пределах.
…В памяти моей легкой походкой опытного царедворца по красной ковровой дорожке шествует, будто ее не касаясь, многолетний главный редактор – высокий, представительный «папа» Красников. В те людоедские времена Борис Иванович в самых высоких эмпээсовских кабинетах как мог отбивал своих «безродных космополитов», то бишь евреев. Спасал от увольнений и даже арестов. Об этом, уже в шестидесятые, но все еще полушепотом рассказывали мне ветераны – тогдашнее «первое перо» газеты спецкор Натан Рудерман, ответственный секретарь Лазарь Сосонкин и Изя Розинов. Не помню его должности, зато помню редкую доброту и готовность прийти на помощь неопытному новичку.
Новичков было много, а следовательно – ошибок и ляпов. И «папа», обычно спокойный и выдержанный, совершенно выходил из себя, когда число ляпов, ошибок и неприличных опечаток перехлестывало через край.
– Это же диверсия против главного редактора! – задыхался он на планерке и хватался за сердце. Пристыженные слушатели только шеи в плечи втягивали. Почему-то после таких разносов непременно случалось что-нибудь непотребное. Развернешь на следующее утро газету, а там, на первой полосе, во-от такими буквами – «Москва-сортирочная.
…Вихрем проносится по коридору постоянно действующее цунами – заместитель главного Степан Васильевич Шацков, седой и красный. Смотрят все ему вслед и гадают: минует сегодня беда или не минует? Беда называется «Степа правит». Поменял «а» на «но», а в следующей строке, как на грех, оказалось, есть уже проклятое «но». Снова перечеркнул – и пошло-поехало по цепочке. Перебирают абзац, затем весь материал, задерживается номер.
И кто, угадайте, виноват? Ну, конечно, стрелочник. То бишь – сотрудник.
…Бочком пробирается от двери к двери еще один заместитель главного – вежливый, стеснительный Сергей Прокофьевич Борисов. Судьба-злодейка вынесла его, бывшего фронтовика, наверх, сменил он на посту «папу», и тут уж никак не получалось скрывать тяжкое последствие контузии – амнезию. Позвонит, бывало, бессменная хозяйка главредовского предбанника Ирина Михайловна Горбатова, самая, кстати, интеллигентная и грамотная из редакционных дам: – Вас С.П. вызывает. Срочно.
Взбежишь на третий этаж, перед дверью едва дух переведешь: к добру ли вызов? В кабинете полумрак, шторы задернуты, мебель массивная, на лапах – резное дерево, черная кожа. За огромным пустым столом – человек в очках, хрупкого сложения, взгляд исполнен доброжелательного любопытства: с чем, мол, пожаловали? – Так вы же вызывали.
Ах ты, Господи, опять забыл зачем? Светлая вам память, дорогие мои начальники! Как завещал Тютчев: не говорю с тоской «их нет», но с благодарностью – «были.
Явившись в 1966 году свататься в отдел информации «Гудка», была я с ходу отвергнута завом Дмитрием Давыдовичем Медведовским (в просторечии Лжедмитрием). Но тут же на работу пригласил меня Самуил Исаакович Фридман, по доброте своей рассудив, что в отделе писем и такой незавидный кадр пригодится. И прав оказался: трудились мы душа в душу не один год.
Отдел помещался в самом удаленном углу редакции, что отнюдь не являлось препятствием для молодых сотрудников газеты. Ибо в тесных комнатушках обретались безусловные красавицы: Валеска Турбина, Наташа Умнова, Наташа Барашкова, симпатичная пампушка Света Осмоловская – не женщины, магнит.
Но сидели подолгу и другие посетители – с линии. Приехавшие в редакцию искать правду и защиту. В моем столе лежал всегда элениум: таблетку себе, таблетку гостю. Такие горькие истории приходилось выслушивать – сердце рвалось. А чем помочь? Охотников ездить в командировку по письму – раз-два и обчелся. Самоотверженная Лида Вичканова, Натан Рудерман, иногда выезжала я. Это тебе не передовой опыт освещать. Местное начальство, прослышав про жалобу, в круговую оборону уходило.
Однако считалось почему-то, чем больше писем приходит в газету, тем крепче ее связь с читателем. И это будто бы хорошо. Логика странная – писали в основном «слезницы». Отчаялся человек найти справедливость у себя дома – вот и взялся за перо.
Бывали, конечно, и другие причины: душа горит. «Прошу объявить благодарность врачу железнодорожной больницы такому-то за то, что у меня впервые за много лет появился самостоятельный стул». Или: «Я как давний и постоянный читатель газеты «Труд» (см. выше!) всегда вас читаю, особенно на ночь после трудового дня. Почитаешь-почитаешь, да и уснешь над газеткой.
После отдела писем отдел общетранспортных проблем (ТРЭК) явился мне тихой гаванью. Взамен моря слез – суровый отстраненный мир транспортной науки и его глубокий знаток Ефим Михайлович Храковский с любимой сакраментальной фразой: – Садитесь, мой друг, сейчас я вам все объясню.
После этих слов становилось очевидно, что очередной мой визит в министерство или в ЦНИИ был абсолютно напрасен, поскольку сведения, которыми меня там нагрузили, сомнительны и недостоверны, а тамошние собеседники, пользуясь моей неопытностью и доверчивостью, норовят протащить в газету какую-нибудь ненаучную крамолу.
Из острых проблем, волновавших тогда науку, запомнились две: чемоданчик для машиниста (чтобы все нужное поместилось) и надежный замок для контейнеров, а то грузы разворовывают. Интересно, как с этим сейчас.
…Первые джинсы появились в «Гудке» где-то в начале семидесятых. Они обтягивали задницу Валерия Дранникова и знаменовали собой смену поколений. Процесс пошел. Покинул нас, к всеобщему сожалению, умница и генератор идей Леня Круглов – предпочел партийную печать. Зато привел напоследок Сашу Кабакова, чем способствовал устройству моего семейного счастья. Юноша в ярко-желтых штанах, узенькой черной курточке, зеленых очках и с кудрями до плеч (да, да!) был, уж поверьте, неотразим.
Появились два красавца-тяжеловеса – Боря Зимтинг без всякого, кажется, образования и Орбели Татевосян с двумя высшими. Старшие приглядывались недоверчиво (так уж положено): способные вроде ребята, лямку тянут, однако железнодорожники-то поневоле, не по зову сердца, не то, что мы. Богема какая-то.
Самые счастливые мои годы в «Гудке» (и в жизни тоже) пришлись на отдел информации. Упал с неких журналистских высот Михаил Агапович Сырцов и приземлился, к великой нашей удаче, за столом заместителя главного. Отдел оказался в его ведении.
Назову сотоварищей поименно, не добавляя, где надо, пожелания царствия небесного: они для меня все одинаково живы. Лучший из начальников, безалаберный и снисходительный, но настоящий профи Володя Назаров. Синеглазый блондин и бывший фарцовщик Слава Молодяков – он обожал яркие галстуки, а девушки обожали его. Остроумный толстый симпатяга Илюша Ваньят. Еще один великолепный блондин Юра Верещагин. Юная Олечка Каменева.
Агапыч затеял субботнюю развлекательную полосу «Собеседник» и поручил выпускать ее мне. Какой же это был, как теперь изящно выражаются, геморрой! Суббота стала как бы законным рабочим днем (без дополнительной оплаты). Заполнить полосу мелкими разнообразными материалами – юмор, полезные советы, рисунки, рассказик – совсем неплохо… Эдакая сборная солянка, ничего особенного, да где авторов взять, готовых вовремя и за небольшие деньги все это поставлять? Но работалось весело, и читателям «Собеседник» нравился.
Стихи под непременную романтическую фотографию в центре сочинял Молодяков – настоящий, между прочим, и признанный поэт. У него как раз тогда вышла книга в издательстве «Советский писатель», а вскоре и вторая. Но он до нее не дожил. На могильной плите собственное четверостишие. Первых строк, увы, не помню, последние звучат так: И рядом с мертвыми цветами Живые бьются на ветру.
На том и остановлюсь. Воспоминания, как квартирный ремонт, нельзя закончить, можно только остановить.
*