1
На картошку – это в общем. К осени в колхозах и совхозах, кроме второго хлеба, поспевали морковка, свёкла, капуста, яблоки и другие фрукты-овощи. Почему‑то зачастую урожай становился неожиданным стихийным бедствием, прямо как снег зимой. Нужно было всё это быстренько убрать в закрома, для чего требовалось много рабочих рук. А где их взять, как не в образовательных учреждениях? Примерно в конце 1960-х партия решает массово задействовать в сборе урожая молодёжь. Комсомол получал галочку в отчётах о трудовом воспитании.
Особых умений не требовалось – ходить с ведром за трактором-копалкой, собирать корнеплоды и таскать их к грузовику. Трудилась сезонная рабсила, как правило, за еду.
И если школьников вывозили на подшефные поля одним днём, то остальная молодёжь проводила на сельхозработах в среднем около месяца, расселяясь в более-менее подходящие для житья помещениях. Приходилось биться за урожай и советской интеллигенции – научным сотрудникам всевозможных НИИ. У Владимира Высоцкого даже есть песня про «товарищей учёных»: «Небось, картошку все мы уважаем, когда с сольцой её намять». Не обошла эта участь и солдат-срочников Советской армии.
Представьте себе поле, усеянное вскопанными корнеплодами, которое заканчивается где‑то за линией горизонта. Хорошо ещё, если сентябрь выдавался солнечным и тёплым. Капусту, например, частенько собирали в октябре, после первых заморозков.
Чуть больше повезло жителям южных регионов: им в качестве картошки доставался виноград и бахчевые, которыми можно было угоститься. А их ровесникам в Средней Азии приходилось вручную собирать белое золото – хлопок.
Нудный физический труд быстро надоедал, что сказывалось на качестве: как ни старались учителя и преподаватели контролировать процесс, а молодёжь халтурила. Сколько картошки так и осталось потом гнить на полях – теперь уже не докопаться. Может, поэтому к 1990-му практика привлекать стороннюю рабсилу сошла на нет. Как и многие колхозы с совхозами. Сейчас битву за урожай доверяют умной сельхозтехнике. А о той картошке остались лишь воспоминания.
Фото из архива Евгения Состина
Игорь Иванов, завкафедрой информационных технологий БГТУ им. В. Г. Шухова, в 1978–1983 годах учился в Харьковском авиационном институте:
«На картошку я ездил студентом, потом преподавателем, инженером… В разные годы мы собирали капусту и яблоки, летом – огурцы, помидоры, косили сено. И ещё строили метро и копали траншеи… И это никому не нравилось. Когда ты, человек с высшим образованием, перебираешь гниль на овощебазе, а штатные работники этой базы, имея восемь классов образования, от одного ангара до другого (это метров 150) ездят на собственных «жигулях»… Понятно, что молодёжь везде найдёт романтику, но это не значит, что нормально кандидатов наук посылать косить сено. Я до сих пор считаю картошку проявлением унижения советской интеллигенции и административного бессилия советской власти».
Евгений Состин окончил факультет журналистики МГУ им. Ломоносова в 1980 году:
«Осенью 1976 года студенты-второкурсники журфака МГУ получили «особое» задание деканата – на картошку, накануне очередной годовщины Бородинского сражения. Когда 7 сентября полторы сотни сельхозпомощников из столицы приехали на место работы, куратор курса объявил: «Совхоз «Бородинский»!» Это вдохновило массы. Помнится, как Саня Рыбаков из Кировской области простёр руки вверх и воскликнул: «Ребята! Да здесь же Кутузов бил французов!»
Плантации картофеля казались безбрежными. Трудились вдохновенно, с огоньком. И вдруг на самом последнем участке поля из картофельной борозды раздался усталый, но достаточно бодрый голос самого юного студента курса Вадика Борейко: «Смотрите, подкова!» Вокруг сразу собрались все.
Старая, поржавевшая подкова переходила из рук в руки, а потом довольный Вадим, подняв находку над головой, выпалил: «Да она же здесь со времён Бородинского сражения!» Смелая догадка понравилась всем. Наверное, многие представили себе Багратионовы флеши, мчащуюся сквозь пороховой дым на врага русскую конницу и ту великую победу 1812 года.
Через два дня, досрочно закончив уборку картошки, журфаковцы возвращались в столицу. А Вадик Борейко, сидя у окна автобуса, бережно держал в руках найденную на Бородинском поле подкову».
Вадик Борейко на мешке.
Фото из архива Евгения Состина
Елена Коржунова, студентка Ленинградского института культуры в 1985–89 годы:
«Небо под Ленинградом было низким, лазурным и бесконечным, а облака – распростёртыми, как крылья у птицы. Лёжа на куче грязной морковки, промокшие до нитки, мы, студенты-первокурсники, смотрели на тучи и играли в ассоциации: вон силуэт дамы в широкополой шляпе, это старинная крепость, а там доисторический зверь. Мы всё ещё были детьми.
К бытовой неустроенности человек привыкает быстро. Это был один из первых реалистичных уроков для нас, едва оторвавшихся от мамкиных юбок девчонок. Длинные дощатые бараки на 30–40 человек, удобства на улице, невыносимый холод. Перловка на завтрак, обед и ужин в столовой. Так под Колпино в совхозе им. Тельмана мы отбывали в 1985 году обычную студенческую повинность под названием «колхоз». Как ни странно, после этого я не перестала любить перловку. Да и вообще о ней никогда не вспоминала, как и о чувстве голода, которое тоже наверняка было.
Запомнилось другое. Как вечером, раскинув мокрые фуфайки по своим «нарам», мы собирались в тесный кружок вокруг ленинградки Юльки. Она пела под гитару песни Визбора, Окуджавы и «Вальс-бостон» «приблатнённого, вредного и запрещённого» Александра Розенбаума.
Через месяц мы знали слова всех песен наизусть. А ещё умели признаться в любви на десяти языках. Потому что в бараке был полный интернационал: представители республик бывшего СССР, малых народов.
Другая Юлька, поклонница «Зенита», посвящала нас в тонкости футбола, скопом влюбляя слушательниц в красавчиков-спортсменов, фотки которых она не поленилась притащить в колхоз.
А профессорская дочь Алька из Алма-Аты рассказывала нам о любви из «Триумфальной арки» Ремарка. Писателя, имени которого большинство из нас и не слыхивало, потому что его книг не было ни в библиотеках, ни в магазинах.
Да, эта была школа. Не та классическая, со строгими учителями, нотациями, отметками. Другая. Где идеи, темы, знания текли нескончаемым потоком, а ты должен был всё уловить, зафиксировать, а потом читать, слушать, дополнять всё услышанное и увиденное. Она называлась «мотивация к самообразованию».
А ещё два раза в неделю – дискотека. Отработав полный рабочий день по колено в грязной жиже под бесконечным питерским дождём, мы находили силы помыться из ведра и «жгли» под Челентано и «Бони Эм». Местным парням мы, городские, почему‑то категорически не нравились: они всем своим видом нас презирали.
Ещё одна подробность, которая в свете нынешних трезвых выпускных и Дней знаний воспринимается иначе: мы были абсолютно непьющие. Вообще ни у кого в голове не было бежать за бутылкой, даже разговоров про алкоголь не было. Наверняка кто‑то из студентов уже курил, но не на виду – тогда это было стыдно.
Сентябрь 33-летней давности стоит в глазах до сих пор. По сути, он был жизнеопределяющим. Оттуда друзья, которые никуда не ушли, интересы, установки о том, что такое хорошо и что такое плохо. А грязная морковка? Знаете, если её хорошо потереть о коленку, она очень вкусная, сладкая даже».
*